На дворе стоял 60-й год. Мы были все по-разному бедны, все одеты в разные обноски и обштопки, и у нас был один на всех футбольный мяч с завязками. Он нас всех и объединял: детей из рабочих семей, интеллигенцию вшивую, безотцовщину, хулиганов, тихонь и отличников. И психов. 

В каждом дворе был свой псих. У нас был Сева с круглым лицом Дауна. Лет ему было 12-13. В школу он не ходил. Всегда неуклюжий, плохо и грязновато одетый, нелепый и улыбающийся. Его мать – алкоголичка-одиночка работала на пластмассовой фабрике, а Сева целыми днями торчал на улице, виновато улыбаясь, и все время ковыряя в носу грязными пальцами. 

Когда у нас не хватало состава на игру, Севу ставили на ворота. Однажды я нанес страшный удар в упор и попал Севе мячом в лицо. Он ведь и толком загородиться не умел. Что с него возьмешь – Даун и есть Даун. Сева громко и жалобно зарыдал. Верхняя губа у него у него была разбита, и оттуда текла кровь. Он неуклюже целыми ладонями, а не пальцами размазывал кровь по лицу и безутешно рыдал в голос, словно захлебываясь. 

Мы обступили его, не зная, как помочь, и очень хотелось продолжить игру. Самый старший из нас, Вова Мягкий, в кепаре и неизменной беломориной в углу рта, уже отсидевший срок за кражу, отвел Севу в сторону и усадил на лавку возле помойки. 

«Кого …. чужое горе?» философски заметил Вова и вбросил мяч в игру. Никого, похоже, чужое горе не …., и мы продолжили, как не бывало. Скоро прибежала пьяная Севкина мать, ругала его безбожным матом и пинками загнала домой.